В плавнях Дуная.

Над неоглядным раздольем камышовых озер все чаще и чаще появляются вереницы диких гусей. Вот и теперь, когда мы отдыхаем после охотничьей зорьки, неподалеку пролетает целый табун.

- Неужто с севера гусь пошел? - обращаюсь я к своему напарнику, Андрею Антипычу.

- Нет,- отвечает старик, с наслаждением допивая чай из кружки. - Это он из-за Дуная на Ореховые озера жировать прилетает. Вечером сюда идет, утром обратно тянет.

- Ореховые озера? - пожимаю плечами. - Впервые слышу...

- Все сразу услышишь - скоро сгорбишься, - отдувается распотевший Андрей Антипыч. - Ореховые озера - то, батенька мой, кутовины заводи в камышах, заросшие чертовым орехом. А вот как этот орех по-научному называется... - вспоминает дед, морща почти квадратный лоб, - из памяти вышибло.

- Чилим, - подсказываю я.

- Точно! Гуси его страсть как любят.

После привала усаживаемся в свежепросмоленную лодку. Я берусь за весла, старик вытаскивает из-за пазухи самодельную кореньковую трубку.

Сплошь покрытое серо-пепельными волнами облаков, тусклое небо кажется хмурым и низким. Зато чистые, будто промытые, дали отличаются необыкновенной прозрачностью. Мягкой, неутомляющей взгляд синевой отливает неподвижная синь воды, потемневшим изумрудом зеленеют далекие камышовые гривы. Оставляя за собой длинный, расходящийся в стороны веер "усов", лодка идет легко и быстро.

- Андрей Антипыч, как бы до Ореховых озер добраться? - спрашиваю старца.

- На гусей поохотиться? - оглядывается он.

- Не мешало бы...

- Ну, что ж, можно. Вернемся домой, отдыхнем малость, а к вечеру там будем.

К полудню небо разъяснилось. Откуда-то с недалекого взморья набегает отдающий йодистым запахом ветерок. Всюду, куда ни глянь, - безбрежные, нетронутые камыши. Над ними изредка пролетают утки, бакланы, цапли. Кружатся болотные луни.

Километра три плывем по мутно-серебристой протоке с обрубистыми, слоеными, как пирог, берегами. Затем поворот вправо, дальше - узкий извилистый полузаросший ерик.

Когда Андрей Антипыч убирает весла, начинаю орудовать шестом я.

Долго ли, скоро ли ерик приводит нас в непролазную глушь камышовых дебрей. Все ранее видимые мною болотные крепи кажутся теперь ничтожными зарослями перед этой дремучей гущиной. Разросшиеся, вперемежку с рогозом, тростники поражают не только своей непроходимой частотой, но и чудовищным ростом. В сыром, непродуваемом воздухе пахнет прелью. Несмотря на полное безветрие, слышится неумолчный шум, напоминающий шепот морского прибоя.

Взваливаем походный багаж на плечи, берем в руки сечкари. Без этих больших серповидных ножей с длинными рукоятками хождение в плавнях очень затруднительно.

- Ну что же, тронулись! - молодцевато говорит Андрей Антипыч, смело шагнув через борт лодки. Следую за ним. Ноги погружаются в теплую застоявшуюся воду, в топкий серый ил, сверху затянутый шелковистым тканьем тины. Сухо трещит оплетенная паутиной чащоба, бурлит, пенится раскисшая топь под поршнями. Ноги засасывает до коленей.

Помахивая из стороны в сторону острым сечкарем, Андрей Антпыч шагает впереди, я плетусь сзади. Маленький, сухонький, он кажется шустрым и расторопным, вовсе не имея того степенного, стариковского вида, которым обычно отличаются люди его лет. Шутя да посмеиваясь, он то и дело поторапливает меня: - Крепись, голубок! Подтягивайся.

Растревоженные комары клубятся вокруг тучами. Потом появляются откуда-то камышевки.

Когда непреодолимая усталость подкашивает одеревеневшие ноги, сумрачная крепь редеет - показывается просвет. И едва выбираемся на окраек прогалины, слышится отрывистый, глухо свистящий шелест: в воздух поднимается стая серых цапель; среди них - с десяток столь же крупных ослепительно белых птиц.

- Белый цапли, - подсказывает мой спутник. Редкостные птицы улетают медленно, величаво, как бы слегка покачиваясь на невидимых воздушных волнах.

В прореди поломанных тростников, будто облитые известкой, - кучи: старое гнездовье огромной колонии цапель.

- Ну как настроение? - с нарочитым любопытством интересуется Андрей Антипыч.

- Без привычки тяжеловато.

- То не беда. Без труда и заботы не бывает охоты. До Ореховых озер отсюда рукой подать. Давай ночлег готовить.

Облюбовав заброшенное цаплиное гнездо в стороне от чистины, бросаем на него несколько охапок рогозника. Десять-пятнадцать минут работы - и мы отдыхаем, распластавшись на мягком шуршащем настиле. Солнце стоит еще высоко - спешить некуда.

- Не забудь, что гусь - птица чуткая, на рану крепкая, - поучает Андрей Антипыч. - В скрадке сиди тихо, не кури. До прилета гусей не вздумай выстрелить. Понял?

После отдыха подходим к продолговатому озеру, с трех сторон окруженному гущей тростников. Сквозь расступившуюся чащу показывается зеркальная синь воды. Почти тот час раздается шквальный лопот крыльев: с озера снимается табун кряковых уток.

- Смотри-ка, сколько ореха, - показывает Андрей Антипыч на затравеневшие окрайки. - Устраивайся здесь, а я там сяду,- кивает он головой на соседнюю заводь.

Остаюсь один, приглядываюсь к озерку. Вода - светлая, с сизоватыми оттенками. На поверхности лежат, будто восковые, листья кувшинок и густое нежно-зеленое кружево некрупной листвы, внешне похожей на березовую. Это водяной орех - чилим.

Забредаю по колени в воду. Срываю горсть длинных осклизлых стеблей и, с интересом рассматривая диковинное растение, обрываю странные рогатые плоды. Темно-бурая кожура на орехах - толстая, крепкая. Крючковатые, загнутые к основанию рожки - очень острые. Ножом очищаю скорлупу, пробую ядро на вкус. Оно хрупкое, крахмалистое, мало чем отличается от лесной лещины. Удивляет одно: как ухитряются гуси глотать целиком такие рогульки?

Вечереет. Пора сооружать скрадок. Нарезав объемистый сноп рогоза, усаживаюсь в негустой гривке; оттуда, где устраивается Андрей Антипыч, еще доносится треск. Наконец раздается условный свист. Все затихает. Солнце, наконец, западает; небесная лазурь темнеет, сгущается, наливается сияюще-малиновым огнем заката.

Вдруг над головой знакомый шепот: "Тих-тих-тих",- в озерцо "пикирует" десяток крякуш. Сторожко оглядевшись, они отплывают к противоположному берегу, начинают кормиться. Вскоре из беспросветных трущоб появляются четыре чомги; по листьям кувшинок, как по паркету, пробегает выводок водяных курочек. Напоминая какую-то вымершую первоптицу, невысоко пролетает большущий снежно-розовый пеликан; вслед за ним тянется стайка угольно-черных бакланов.

С наступлением сумерек камышовые дебри оживают. То там, то здесь слышатся резкие взвизги пастушков, доносится кряканье уток, всплески сазанов, разбойничий писк луней. Но чу!.. Совсем неожиданно ухо улавливает далекий гортанный говорок :"Кага-кагак, га-га, га".

Гуси!

Тело пронизывает холодная дрожь, слух и зрение напрягаются... Гогот все ближе, отчетливее. Тянут сюда. Минута, другая, третья - и вот над метелками тростников, словно вписанная в синеву неба, появляется первая вереница. Не нарушая строя, гуси делают разворот и, снижаясь, заходят слева. "Ну, - думаю, - вот-вот грянет двустволка Антипыча". Мгновение... Но дед пропускает их мимо, почему-то не трогает.

Расстроив цепочку, птицы пролетают низко над моей засидкой. Наклоняя головы, осматриваются и, о чем-то перекликаясь, минуют озерцо. Неужели заметили что-нибудь подозрительное? Нет, нет! Круто разворачиваются, идут на посадку. Зачастив крыльями и вытягивая вперед растопыренные оранжево-красные лапы, птицы опускаются на воду, рассыпавшись по всему озерцу. Прямо передо мной усаживается крупный, видимо старый, гусак. Я хорошо различаю его серо-дымчатое, с пробелью, оперение, его розоватый, с загнутым ноготком, клюв и золотящиеся бусинки застывших глаз.

Сухо, раскатисто гукает выстрел. тотчас же раздается оглушительное хлопанье крыльев, вскипают фонтаны брызг. тревожный гусиный гогот сливается с криком уток. Десятка три птиц взвиваются в воздух. Окунув голову в воду, подбитый гусь слабеющими толчками подплывает к берегу и, откинув дрожащее крыло, затихает. Выбравшись из засидки, беру его за длинную шею, с трепетом в сердце ощупываю скрипучие крылья, с любопытством разглядываю клюв, лапы, атласно-белые подкрылки.

Совсем смеркается; над озерком дымятся вихрастые чубчики тумана; плавающая листва водорослей чернеет; буйная зелень тростников сливается в темные отвесные стены. Но чем непрогляднее нависает сутемь, тем ярче кажется охваченная пожаром зари безбрежная высь.

Вскоре откуда-то сзади опять слышится приглушенное гоготанье. Пятерка гусей прямо, без облета, падает к скрадку Андрея Антипыча. Гремит торопливый дуплет. Три птицы взлетают, две, видимо, биты. Особенно оживленный лет начинается в темнозорье. В наступивших потемках прятаться вовсе не обязательно. Покинув скрадок, выхожу на открытый окраек. Ружье - наготове, чутко улавливается каждый звук. Заря теперь чуть-чуть тлеет над горизонтом. Воздух теплый и чистый, в небе мерцают звезды.

Вдруг где-то рядом падает утка. И тут же, совсем неожиданно, появляются два смутно очерченных гусиных силуэта. Обдувая меня ветерком, они на секунду повисают в густо-фиолетовой вышине. Стреляю почти наугад. Удар, другой. Один гусь испуганно шарахается в сторону, второй тяжело шлепается в воду. Спешу к нему. Стебли водорослей, будто веревки, опутывают ноги, от кувшинок и водяных орехов пахнет свежестью переспевших арбузов.

Едва выбираюсь на берег, как, разгребая с треском камыши, подходит Андрей Антипыч. - Ну как охота? - интересуется он, раскуривая трубку. С гордостью показываю свои трофеи. - Хороши!- радуется старик, взвешивая гусей в руке. - У меня тоже есть чем похвастаться.

Неторопливо и весело возвращаемся к привалу.

П.Стефаров       г.Сумы